Ариадна Эфрон — биография знаменитости, личная жизнь, дети

Ариадна Эфрон: личная жизнь (муж, дети)

1. Личная жизнь Ариадны Эфрон
2. Муж Ариадны Эфрон — Самуил Гуревич
3. Творческая биография Ариадны Эфрон
4. Аресты и ссылки

Мемуарист, известный прозаик и переводчица Ариадна Сергеевна Эфрон сама писала стихи, которые при её жизни не были опубликованы, за исключением детских работ. Дочь литератора Сергея Эфрона и поэтессы Марины Цветаевой была, кроме того, искусствоведом и художницей, прошедшей школу обучения в Лувре. Возвратившись на родину в 1937, она повстречала любовь всей своей жизни. Гражданский муж Ариадны Эфрон — Самуил Давидович Гуревич (1904—1951). В семье Ариадны его любили и ласково называли Муля.

Личная жизнь Ариадны Эфрон

Для родителей и друзей Ариадна Эфрон (18.09.1912, г. Москва — 26.07.1975, г. Таруса) была просто Алей. Марина Цветаева посвятила ей свои «Стихи к дочери», опубликованные в 1912 г. Ариадна написала, будучи ещё ребёнком, 20 стихотворений, которые были опубликованы её матерью в сборнике «Психея». Детей у Цветаевой тогда было двое: Ариадна и младшая её сестра Ирина, которая умерла в 2019. Аля тогда тоже чуть не погибла, но её успела спасти мама.

На фото: Марина Цветаева и её дочь Ариадна Эфрон

В 1922, в возрасте 10 лет вместе с семьёй Ариадна уехала сначала — в Берлин, а после встречи с отцом — в Чехословакию (1922 — 1925), где Сергeй Эфрон преподавал в университете. Потом двенадцать лет они жили во Франции (1925 — 1937), а оттуда в 1937, после вышедшего в СССР закона об эмигрантах, Ариадна возвратилась на родину. Фото Ариадны Эфрон встречаются на сайтах, посвящённых жизни и творчеству её матери.

Сергeй Эфрон с дочерью Ариадной

Живя в г. Париже, Аля обучалась искусству литографии, различным стилям оформления и написания гравюр, а после поступила в высшую школу Лувра. В 1925 в семье Цветаевой и Эфрона родился сын Ге opгий, погибший в ВОВ (1944). Детей Ариадна Эфрон и Ге opгий не имели, поэтому прямых потомков у великой поэтессы Цветаевой нет. Личная жизнь Ариадны Эфрон была связана с единственным мужчиной — её гражданским мужем Самуилом Гуревичем.

Ариадна Эфрон в детстве с родителями и братом Ге opгием

Родители Ариадны Эфрон — Сергeй Эфрон и Марина Цветаева

Ариадна и Ге opгий Эфрон

Муж Ариадны Эфрон — Самуил Гуревич

Самуил Давидович Гуревич — журналист и переводчик, работал в журнале «Огонёк», а затем был заведующим редакцией журнала «За рубежом», где и познакомился с Ариадной. Родился Самуил в Швейцарии, в семье евреев-эмигрантов. Самуил Давыдович вырос в Штатах, а в 1919 переехал в Советскую Россию.

На фото: Ариадна Эфрон и Самуил Гуревич

Работая в ТАСС, талантливый журналист общался с корреспондентами агентства «Рейтер» и «Ассошиэйтед-пресс». Из-за доносов, в начале 1949 Самуил Гуревич был исключён из партии, уволен из ТАСС, и до июня 1950 оставался безработным.

Журналист, владеющий несколькими европейскими языками, был другом семьи Троцкого. В ноябре 1951 Гуревича осудили за шпионаж и приговорили к расстрелу. Ариадна Эфрон узнала об аресте мужа только в 1953, а о его cмepти — в 1954. Их биографии представляет большой интерес для истории.

Творческая биография Ариадны Эфрон

Ариадна Сергеевна Эфрон была сотрудником таких французских журналов как «Россия сегодня», «Франция — СССР», «Для Вас», французского журнала «Наш Союз», где печатались не только её очерки, статьи и переводы, но и были размещены иллюстрации к ним. Для этих и других изданий она переводила стихи Маяковского и других советских поэтов. Её собственные работы были изданы в девяностых годах прошлого столетия.

Ариадна Эфрон в детстве

Ариадна Эфрон в детстве с сестрой Ириной

Ариадна Эфрон трудилась над переводом стихов великого Виктора Гюго, Теофиля Готье, Шарля Бодлера, Поля Верлена и других зарубежных литераторов. За время своего творчества писательница опубликовала наследие, оставленное её матерью, и написала серию воспоминаний о матери, напечатанных в журналах «Звезда» и «Литературная Армения».

Аресты и ссылки

В 1939 мечта Ариадны Эфрон о счастливой жизни на Родине рухнула в одночасье. Её осудили за шпионаж и отправили в лагеря. Под пытками молодая женщина свидетельствовала против своего отца, который был расстрелян, после чего Марина Цветаева покончила с собой. Об этом Ариадна узнала только спустя некоторое время.

В 1943, отказавшись стать «стукачкой», Ариадна была переведена на лесоповал. Только благодаря тому, что актриса лагерного театра Тамара Сланская отправила Гуревичу короткое письмо о бедственном положении Ариадны и о том, что её необходимо срочно «вызволять с Севера», Ариадну перевели в г. Потьма.

Ариадна Эфрон — лагерная фотография

После освобождения, в 1948, Ариадна Эфрон преподавала графику в художественном училище г. Рязань. Её жажду общения со своими родными и друзьями утоляла переписка. Среди адресатов Али был Борис Пастернак, знакомивший её со своими стихами и главами из книги «Доктор Живаго». Ариадна очень хотела её иллюстрировать.

В 1949 она была арестована и отправлена в ссылку, в Красноярский край. Однако, благодаря приобретённой во время французской эмиграции специальности, она была принята художником-оформителем Туруханского районного ДК. Там Ариадна сделала акварельные зарисовки о своей жизни. Небольшая их часть была опубликована в 1989.

Живопись Ариадны Эфрон

В 1955 Ариадну Эфрон реабилитировали. Возвратившись в г. Москва, в 1962, она стала члeном Союза писателей и в 1960-х — 1970-х поселилась в Подмосковье. С детства у Ариадны было слабое здоровье, на протяжении своей нелёгкой лагерной жизни она перенесла несколько инфарктов, а летом 1975 ушла из жизни, оставив богатейшее литературно-художественное наследие.

Ариадна Эфрон

Биография

Следуя дарованному редкому имени, под стать героине мифов Древней Греции, Ариадна Эфрон проливала свет на неизвестные долгое время факты и выводила из лабиринта неведения читателей дневников о собственной жизни и своей знаменитой матери. Ее детские воспоминания, облаченные в буквы и предложения, поражают глубиной и трогательностью подмеченных мелочей, как будто создавал их не ребенок, а проживший не один век мудрец.

Детство и юность

18 сентября 1912 года по новому стилю будущая великая поэтесса – тогда еще 20-летняя – Марина Цветаева и публицист и еврей по национальности Сергeй Эфрон впервые стали родителями. Назвать дочку именно так решила мать – в противовес мужу, любившему русские женские имена, принимая и понимая всю ответственность за выбор.

Ариадна Эфрон и Марина Цветаева

С ранних лет дeвoчка научилась читать, писать и хранить впечатления каждого прожитого дня в простой тетрадке, а также сочинять стихи, включенные позже в «Психею». В московском доме росла среди волшебных сказок Перро и любимых произведений бабушки – пианистки Марии Мейн.

Когда Сергeй ушел добровольцем воевать против красных, жена осталась с двумя детьми на руках бороться с голодом и выживать, а Аля (так называли ее близкие) лишилась детства и быстро взрослела. Ими посещались литературные вечера, читалось сочиненное в кругу Блока и Бальмонта, с которыми делились поровну последними сбереженными картофелинами.

Ариадна Эфрон в детстве

Болезни хоть и не оставляли дeвoчку – лихорадка, за ней тиф, но не забрали насовсем. К моменту выезда за границу у Марины была только она – 3-летняя Ирина умерла в приюте.

В 1922-м семья Эфрон соединилась в Берлине, затем переехала в Чехословакию. Книги вслух и импровизированные спектакли по вечерам, обучение хорошим манерам и правда как непреложный закон – все это присутствовало на постоянной основе в жизни дeвoчки.

Карьера и творчество

В 1922 году – гимназия, куда Аля пришла, вооружившись знаниями латинского алфавита, молитвы, русского языка и немного математики. В ее стенах получила прозвище Пушкин и овладела тонкостями коллективного сосуществования. В учебном заведении находилась недолго, потому что «знания давались плохо». Марина решила лично заняться образованием дочери, ставшим поистине блестящим без бумажного подтверждения – полиглот, глубокий знаток литературы, искусства и истории.

Ариадна Эфрон в молодости

Позже случился Париж, где на пропитание заpaбатывали все домашние как могли: глава семейства – стипендией, его спутница – стихотворениями, а Ариадна осваивала журналистику в четырех изданиях, переводы, вязание и шитье мягких игрушек. Параллельно оттачивала мастерство рисования в двух училищах, одно из них – при Лувре.

В 1937 году Аля возвращается на родину, за ней – Сергeй Яковлевич. Главная причина решения, конечно, в отношении к Советскому Союзу – какой-никакой, но он казался раем, сопутствующие – приписываемые романы матери и в целом нарушившаяся связь между родными.

Ариадна Эфрон во время ареста

Конец лета 1939-го стал и концом воли младшей Цветаевой – арест, Лубянка, обвинение в шпионаже, пытки, выбившие показания против отца, ссылка. Отказавшись от «стукачества», в войну оказалась на лесоповале. Неминуемая гибель вновь обошла стороной – помогла подруга и вызволил гражданский муж. Освобождение наступило через 8 лет – Аля переехала на родину Сергея Есенина, где преподавала графику за 200 руб. За ней вновь пришли в 1949-м и отправили в Сибирь «навечно».

После изнурительного труда Эфрон переводят в клуб – оформлять стенгазеты, лозунги, отвечать за театральную и культурную жизнь. Письма Пастернака спасали не только мopaльно, но и материально – высланные им средства позволили Ариадне и ее главной подруге Аде Федерольф-Шкодиной приобрести маленький домик для житья. Пребывание в ссылке оставило мозоли, душевные раны и акварели.

Ариадна Эфрон и Ада Федерольф-Шкодина

Реабилитация наступила также неожиданно, как и обвинения – в 1955-м произошло долгожданное возвращение в Москву, а через 7 лет – члeнство в Союзе писателей. Переводы любимых зарубежных деятелей литературы, создание поэтических произведений, издание сочинений Марины Цветаевой – вслед за объявленной физической свободой наступила и творческая.

Личная жизнь

В 1937-м Алю и Самуила Гуревича соединило место работы – издательство. А точнее – буфет в заведении, куда мужчина попал прямо с собрания по поводу его поведения, а она заглянула после работы выпить морс. Отчитанный и понурый коллега грустно сидел за столиком, и, чтобы поднять настроение, дeвyшка положила перед ним апельсин и исчезла.

Очередная встреча превратилась в постоянные, молодые люди наслаждались обществом друг друга, много гуляли и разговаривали. Про личную жизнь и жену возлюбленного Ариадна знала, но решила ждать сколько угодно. Ее семье, вернувшейся из эмиграции, Самуил пришелся по душе и вскоре стал одним из близких друзей.

Ариадна Эфрон и Самуил Гуревич

Его полные оптимизма и поддержки почтовые сообщения находили своего адресата во всех местах отбывания наказания, он ходатайствовал о ее переводе в более щадящий лагерь, приезжал в Рязань. Об этом, конечно, знали «наверху», грозили исключением из партии. Мужчина помогал родным единственно любимой женщины. Однако в одну из встреч с ней, изменившейся после второго заключения, стало ясно – быть вместе не предоставляется возможным.

«С бывшим мужем (к сожалению, «бывшим», ибо ничто не вечно под луной, а тем более — мужья!) встретились тепло и по-дружески, но ни о какой совместной жизни думать не приходится, он по работе своей и по партийной линии связан с Москвой, а я – и т. д. Когда встречаюсь с ним – в среднем раз в два месяца, когда бываю в Москве, то это бывает очень мило и немного грустно…», – так гласит ее запись.

После расстрела Гуревича в 1951-м официальная жена вышла замуж во второй раз, а названная осталась вдовой до конца жизни.

Читайте также  Сергeй чигpaков - биография знаменитости, личная жизнь, дети

Смерть

Опираясь на факты трагической биографии Ариадны Цветаевой, кажется, что cмepть должна была настигнуть ее в каждый момент существования – в детстве, заразившуюся тифом, в молодости, когда стало известно о заболевании, во время допроса и последующих избиениях, в промерзшем вагоне, уносившем заключенных по этапу, в двух лагерях.

Ариадна Эфрон

Но каждый раз отступала перед необыкновенной добротой, давая возможность спастись, выжить и выполнить предначертанное – оставить после себя книги писем («А душа не тонет…»), рассказов и зарисовок («Моей зимы снега»), «Воспоминания дочери» великой матери, ключевые цитаты из которых давно стали афоризмами.

Хранительница архивов и талантливая переводчица умерла в больнице города Тарусы летним утром 26 июля 1975-го. Причина cмepти: обширный инфаркт. Сердце, отзывавшееся на каждого ближнего без разбора, остановилось на 63-м году жизни. Припадку предшествовали нестерпимые боли, но она не обращала на них внимания, надеясь, что они пройдут, и продолжала заниматься хозяйством, не отвлекаясь на пустяки.

Могила Ариадны Эфрон

Похоронена на местном кладбище, на могильном камне без фото у холма всего несколько слов – полное имя усопшей и две даты. Последней из семьи Цветаевых ушла младшая сестра поэтессы – Анастасия Ивановна.

Память об Але живет и по сей день. Современный публицист Дмитрий Быков посвятил ей лекцию, называя идеалом и «сбывшейся русской мечтой», а в 2018-м вышел сборник о ранее неопубликованной переписке с подругой Лидией Бать.

Цитаты

«Поэты пишут не для поэтов, скульптуры ваяют не для скульпторов; и музыканты творят не для музыкантов; что все подлинное творится для множества людей, ради их жажды к творимому, как к насущному».

«Прежде чем иметь право любить стихи, нужно любить самого поэта».

«Для освоивших четыре правила арифметики до поры до времени остается зашифрованной высшая математика».

«Всякий, кто смеется над бедой другого, – дypaк или негодяй, чаще всего – и то, и другое».

Библиография

• 1982 – «Письма из ссылки. Ариадна Эфрон Б. Пастернаку»
• 1989 – «О Марине Цветаевой: Воспоминания дочери»
• 1996 – «А душа не тонет. Письма 1942-1975. Воспоминания»
• 2003 – «Рисунок. Акварель. Гравюра»
• 2004 – «Жизнь есть животное полосатое. Письма к Ольге Ивинской и Ирине Емельяновой (1955-1975)»
• 2005 – «Моей зимы снега. Воспоминания, рассказы, письма, стихи, рисунки»
• 2008 – «История жизни, история души» в 3-х томах
• 2009 – No Love without Poetry: The Memoirs of Marina Tsvetaeva`s Daughter
• 2013 – «Книга детства: Дневники Ариадны Эфрон, 1919-1921»
• 2018 – «Нелитературная дружба: Письма к Лидии Бать»

В соавторстве с А. Федерольф

• 1996 – «Мироедиха. Рядом с Алей»
• 2006 – «Непринудительные работы»
• 2010 – «А жизнь идёт, как Енисей. ». Рядом с Алей»

Ариадна Эфрон – биография, фото, личная жизнь, книги, Марина Цветаева

Ариадна Эфрон: биография

Следуя дарованному редкому имени, под стать героине мифов Древней Греции, Ариадна Эфрон проливала свет на неизвестные долгое время факты и выводила из лабиринта неведения читателей дневников о собственной жизни и своей знаменитой матери. Ее детские воспоминания, облаченные в буквы и предложения, поражают глубиной и трогательностью подмеченных мелочей, как будто создавал их не ребенок, а проживший не один век мудрец.

Детство и юность

18 сентября 1912 года по новому стилю будущая великая поэтесса – тогда еще 20-летняя – Марина Цветаева и публицист и еврей по национальности Сергeй Эфрон впервые стали родителями. Назвать дочку именно так решила мать – в противовес мужу, любившему русские женские имена, принимая и понимая всю ответственность за выбор.

Ариадна Эфрон и Марина Цветаева

С ранних лет дeвoчка научилась читать, писать и хранить впечатления каждого прожитого дня в простой тетрадке, а также сочинять стихи, включенные позже в «Психею». В московском доме росла среди волшебных сказок Перро и любимых произведений бабушки – пианистки Марии Мейн.

Когда Сергeй ушел добровольцем воевать против красных, жена осталась с двумя детьми на руках бороться с голодом и выживать, а Аля (так называли ее близкие) лишилась детства и быстро взрослела. Ими посещались литературные вечера, читалось сочиненное в кругу Блока и Бальмонта, с которыми делились поровну последними сбереженными картофелинами.

Ариадна Эфрон в детстве

Болезни хоть и не оставляли дeвoчку – лихорадка, за ней тиф, но не забрали насовсем. К моменту выезда за границу у Марины была только она – 3-летняя Ирина умерла в приюте.

В 1922-м семья Эфрон соединилась в Берлине, затем переехала в Чехословакию. Книги вслух и импровизированные спектакли по вечерам, обучение хорошим манерам и правда как непреложный закон – все это присутствовало на постоянной основе в жизни дeвoчки.

Карьера и творчество

В 1922 году – гимназия, куда Аля пришла, вооружившись знаниями латинского алфавита, молитвы, русского языка и немного математики. В ее стенах получила прозвище Пушкин и овладела тонкостями коллективного сосуществования. В учебном заведении находилась недолго, потому что «знания давались плохо». Марина решила лично заняться образованием дочери, ставшим поистине блестящим без бумажного подтверждения – полиглот, глубокий знаток литературы, искусства и истории.

Ариадна Эфрон в молодости

Позже случился Париж, где на пропитание заpaбатывали все домашние как могли: глава семейства – стипендией, его спутница – стихотворениями, а Ариадна осваивала журналистику в четырех изданиях, переводы, вязание и шитье мягких игрушек. Параллельно оттачивала мастерство рисования в двух училищах, одно из них – при Лувре.

В 1937 году Аля возвращается на родину, за ней – Сергeй Яковлевич. Главная причина решения, конечно, в отношении к Советскому Союзу – какой-никакой, но он казался раем, сопутствующие – приписываемые романы матери и в целом нарушившаяся связь между родными.

Ариадна Эфрон во время ареста

Конец лета 1939-го стал и концом воли младшей Цветаевой – арест, Лубянка, обвинение в шпионаже, пытки, выбившие показания против отца, ссылка. Отказавшись от «стукачества», в войну оказалась на лесоповале. Неминуемая гибель вновь обошла стороной – помогла подруга и вызволил гражданский муж. Освобождение наступило через 8 лет – Аля переехала на родину Сергея Есенина, где преподавала графику за 200 руб. За ней вновь пришли в 1949-м и отправили в Сибирь «навечно».

После изнурительного труда Эфрон переводят в клуб – оформлять стенгазеты, лозунги, отвечать за театральную и культурную жизнь. Письма Пастернака спасали не только мopaльно, но и материально – высланные им средства позволили Ариадне и ее главной подруге Аде Федерольф-Шкодиной приобрести маленький домик для житья. Пребывание в ссылке оставило мозоли, душевные раны и акварели.

Ариадна Эфрон и Ада Федерольф-Шкодина

Реабилитация наступила также неожиданно, как и обвинения – в 1955-м произошло долгожданное возвращение в Москву, а через 7 лет – члeнство в Союзе писателей. Переводы любимых зарубежных деятелей литературы, создание поэтических произведений, издание сочинений Марины Цветаевой – вслед за объявленной физической свободой наступила и творческая.

Личная жизнь

В 1937-м Алю и Самуила Гуревича соединило место работы – издательство. А точнее – буфет в заведении, куда мужчина попал прямо с собрания по поводу его поведения, а она заглянула после работы выпить морс. Отчитанный и понурый коллега грустно сидел за столиком, и, чтобы поднять настроение, дeвyшка положила перед ним апельсин и исчезла.

Очередная встреча превратилась в постоянные, молодые люди наслаждались обществом друг друга, много гуляли и разговаривали. Про личную жизнь и жену возлюбленного Ариадна знала, но решила ждать сколько угодно. Ее семье, вернувшейся из эмиграции, Самуил пришелся по душе и вскоре стал одним из близких друзей.

Ариадна Эфрон и Самуил Гуревич

Его полные оптимизма и поддержки почтовые сообщения находили своего адресата во всех местах отбывания наказания, он ходатайствовал о ее переводе в более щадящий лагерь, приезжал в Рязань. Об этом, конечно, знали «наверху», грозили исключением из партии. Мужчина помогал родным единственно любимой женщины. Однако в одну из встреч с ней, изменившейся после второго заключения, стало ясно – быть вместе не предоставляется возможным.

«С бывшим мужем (к сожалению, «бывшим», ибо ничто не вечно под луной, а тем более — мужья!) встретились тепло и по-дружески, но ни о какой совместной жизни думать не приходится, он по работе своей и по партийной линии связан с Москвой, а я – и т. д. Когда встречаюсь с ним – в среднем раз в два месяца, когда бываю в Москве, то это бывает очень мило и немного грустно…», – так гласит ее запись.

После расстрела Гуревича в 1951-м официальная жена вышла замуж во второй раз, а названная осталась вдовой до конца жизни.

Смерть

Опираясь на факты трагической биографии Ариадны Цветаевой, кажется, что cмepть должна была настигнуть ее в каждый момент существования – в детстве, заразившуюся тифом, в молодости, когда стало известно о заболевании, во время допроса и последующих избиениях, в промерзшем вагоне, уносившем заключенных по этапу, в двух лагерях.

Ариадна Эфрон

Но каждый раз отступала перед необыкновенной добротой, давая возможность спастись, выжить и выполнить предначертанное – оставить после себя книги писем («А душа не тонет…»), рассказов и зарисовок («Моей зимы снега»), «Воспоминания дочери» великой матери, ключевые цитаты из которых давно стали афоризмами.

Хранительница архивов и талантливая переводчица умерла в больнице города Тарусы летним утром 26 июля 1975-го. Причина cмepти: обширный инфаркт. Сердце, отзывавшееся на каждого ближнего без разбора, остановилось на 63-м году жизни. Припадку предшествовали нестерпимые боли, но она не обращала на них внимания, надеясь, что они пройдут, и продолжала заниматься хозяйством, не отвлекаясь на пустяки.

Могила Ариадны Эфрон

Похоронена на местном кладбище, на могильном камне без фото у холма всего несколько слов – полное имя усопшей и две даты. Последней из семьи Цветаевых ушла младшая сестра поэтессы – Анастасия Ивановна.

Память об Але живет и по сей день. Современный публицист Дмитрий Быков посвятил ей лекцию, называя идеалом и «сбывшейся русской мечтой», а в 2018-м вышел сборник о ранее неопубликованной переписке с подругой Лидией Бать.

Читайте также  Елена ксенофонтова - биография знаменитости, личная жизнь, дети

Цитаты

«Поэты пишут не для поэтов, скульптуры ваяют не для скульпторов; и музыканты творят не для музыкантов; что все подлинное творится для множества людей, ради их жажды к творимому, как к насущному».

«Прежде чем иметь право любить стихи, нужно любить самого поэта».

«Для освоивших четыре правила арифметики до поры до времени остается зашифрованной высшая математика».

«Всякий, кто смеется над бедой другого, – дypaк или негодяй, чаще всего – и то, и другое».

Библиография

• 1982 – «Письма из ссылки. Ариадна Эфрон Б. Пастернаку»
• 1989 – «О Марине Цветаевой: Воспоминания дочери»
• 1996 – «А душа не тонет. Письма 1942-1975. Воспоминания»
• 2003 – «Рисунок. Акварель. Гравюра»
• 2004 – «Жизнь есть животное полосатое. Письма к Ольге Ивинской и Ирине Емельяновой (1955-1975)»
• 2005 – «Моей зимы снега. Воспоминания, рассказы, письма, стихи, рисунки»
• 2008 – «История жизни, история души» в 3-х томах
• 2009 – No Love without Poetry: The Memoirs of Marina Tsvetaeva`s Daughter
• 2013 – «Книга детства: Дневники Ариадны Эфрон, 1919-1921»
• 2018 – «Нелитературная дружба: Письма к Лидии Бать»

В соавторстве с А. Федерольф

• 1996 – «Мироедиха. Рядом с Алей»
• 2006 – «Непринудительные работы»
• 2010 – «А жизнь идёт, как Енисей…». Рядом с Алей»

Почти мистическая история из жизни дочери Марины Цветаевой — Ариадны Эфрон

Она первой из семьи рискнула вернуться в СССР. А следом за дочерью приехали отец Сергeй Эфрон и мать Марина Цветаева. Первое время Ариадна Эфрон работала в редакции журнала «Revue de Moscou» — писала тексты, переводила, создавала иллюстрации…

Однако у этой истории нет счастливого конца. Сначала арестовали Эфрона, а следом обвинили в шпионаже Ариадну. В 1939 году ее осудили на восемь лет лагерей, а через два года она потеряла родителей — отца расстреляли, а мать лишила себя жизни в Елабуге (Татарстан).

Эфрон отбыла полный срок и ее вновь арестовали в 1949 года (об причине ареста точных данных не сохранилось). Ариадну приговорили к пожизненной ссылке в Красноярский край. В 1955 году реабилитировали, потому что преступления никакого и не было.

Эфрон была переводчиком прозы и поэзии, мемуаристом, художником, искусствоведом. Отказавшись от шанса на пристойную жизнь, она вернулась, как считала, домой и… провела 16 лет в лагерях. Скончалась Ариадна в 62 года от обширного инфаркта.

Кто знает, возможно, судьба предоставила ей шанс избежать трагической жизни. Но каждый сам выбирает свой путь. Прочитайте эту невероятную историю из жизни Ариадны Эфрон в пересказе Елены Коркиной, автора исследований о семье Марины Цветаевой:

«Когда я училась в художественной школе при Лувре, историю живописи нам преподавала изящная пожилая дама, носившая имя Де Костер. Она была внучкой или внучатой племянницей автора «Тиля Уленшпигеля» Шарля Де Костера.

Когда она нам представилась на первом занятии, я спросила: а не родственница ли вы, мадам… и она просто просияла. Французы вообще мало читают, и это был едва ли не первый случай в ее жизни, когда кто-то вспомнил ее знаменитого предка. И, конечно, после этого она прониклась ко мне самой сердечной симпатией. Вообще удивительную роль порой играют в нашей жизни книги. «Уленшпигель» был любимейшей книгой моего отрочества. А не попадись он мне, не знай я его — и не было бы всей дальнейшей истории, удивительно, право!

И вот однажды подошла она ко мне после занятий и попросила задержаться для разговора.

— Мадемуазель, — сказала она, — у нашего училища есть меценат, он англичанин, его имя господин Уодингтон. Я его никогда не видела, знакомы мы только по переписке. Его покойная жена много лет тому назад, это было еще до меня, некоторое время училась здесь. И в память о ней господин Уодингтон оплачивает курс какой-нибудь способной нашей ученице, которая стеснена в среgствах. В этом году как раз закончила его очередная пансионерка. Недавно я получила от него письмо с просьбой рекомендовать ему способную ученицу, и я выбрала вас, мадемуазель. Я написала ему о вас, о вашем происхождении, о ваших способностях, о вашем слабом здоровье. И вот сегодня я получила его ответ. Он сейчас на юге Франции, там у него дом, где он обычно проводит лето. Вот это письмо. Прочтите его, мадемуазель.

Я беру и читаю, как господин Уодингтон благодарит мадам Де Костер за рекомендацию la belle Ariane и пока что просит передать ей, то есть мне, его приглашение отдохнуть месяц или сколько она сможет в его доме недалеко от Марселя, укрепить своё слабое здоровье свежим воздухом и морскими купаниями. Море хоть и далеко от дома господина Уодингтона, но к ее услугам будет автомобиль с шофером…

— О, конечно, я еду!

Я расцеловала хрупкую мадам Уленшпигель, прижала недочитанное письмо к гpyди и помчалась домой.

Когда я показала письмо маме и сказала, что я уже дала согласие, она сказала:

— А то, что, поехав в Марсель, ты можешь очутиться совсем в другом месте!

— Где угодно: в Алжире, в публичном доме…

— О-о-о! Ну тогда я точно еду!

И я написала господину Уодингтону, что с благодарностью принимаю его приглашение.

И вот выхожу я из вагона на маленькой станции, не доезжая Марселя, выхожу со своим чемоданчиком и озираюсь на новое место, и тут около меня возникает человек:

— Мадемуазель гостья господина Уодингтона?

И как-то… удивленно, что ли, на меня смотрит. Как-то слишком внимательно.

Это оказался шофер присланного за мной автомобиля. И всю дорогу я болтала о погоде, о море, о Париже, а он время от времени взглядывал на меня так странно, что это даже стало меня беспокоить.

Наконец мы подъехали к воротам каменной ограды огромного парка, как мне показалось. Он посигналил, ворота открылись, и мы въехали в этот парк и мимо аллеи высоких розовых кустов подъехали к дому.

Это был старый каменный двухэтажный огромный дом под черепичной крышей с узкими окнами, на них были жалюзи, а иные были закрыты и ставнями — так живут на юге Франции летом, сохраняя прохладу в доме.

У крыльца встречали двое — мужчина и женщина. Увидев меня, они оба остолбенели, не отрывая от меня глаз. От смущения я сидела в автомобиле, пока шофер не обошел машину и не открыл мне дверцу. Я вылезла на их обозрение.

— Здравствуйте! — сказала я, чувствуя себя вполне идиотски.

— Здравствуйте, мадемуазель! — откликнулся мужчина и взял у шофера мой чемоданчик.

— Добро пожаловать, мадемуазель! — женщина тоже обрела дар речи и сделала приглашающий жест. — Пойдемте, мы проводим вас в ваши комнаты.

И пока мы шли по залам и коридорам, лестницам и переходам, женщина то и дело взглядывала на меня даже с каким-то ужасом.

«Да что же у меня на физиономии? Может быть, я перепачкалась в поезде? Сейчас в комнате достану пудреницу и посмотрюсь, в конце концов!»

Меня привели в чудесные комнаты на втором этаже, показали все, что мне могло понадобиться.

— А где же господин Уодингтон? — спросила я.

— Вы увидите его перед обедом. Он будет вас ждать в большом зале с камином, через который мы проходили. Обед у нас в пять. Отдыхайте с дороги, мадемуазель.

Я осталась одна. Разложив свои немудрящие вещицы, приняв душ и убедившись, что на моей физиономии не было никаких пятен и ничего необычного, я стала осматривать свои владения. Одна комната была прелестной спальней. Деревянная кровать, комод, туалетный столик, кресло, узкий платяной шкафчик. Все было чудесно убрано — постель, белье, покрывало, занавески, прикроватный коврик, салфетка и букет роз на комоде. Сквозь жалюзи я рассмотрела огромный, до самого горизонта, парк. Вторая комната была большая, угловая, с двумя окнами, с высоким книжным шкафом, набитым книгами и альбомами, на которые я жадно посмотрела сквозь стекла. У одного окна стояли большой дубовый стол, высокий стул и деревянная полка. И это оказалось сущей сокровищницей! На полке располагался целый художественный магазин: коробки с акварельными красками, сундучки с набором гуашей, деревянные пеналы с пастелью, пачки и стопы разных сортов бумаги… Я рассматривала все это и не верила своим глазам. Здесь можно было провести всю свою жизнь!

Я взглянула на часы, до обеда оставался час. Я села на высокий стул за этот чудесный рабочий стол, взяла бумагу из пачки и принялась катать восторженное письмо домой.

Без десяти пять я спустилась вниз. В огромном зале с камином было уже светло от раскрытых ставен. В нем никого не было. Я подошла к окнам полюбоваться видом, потом осмотрелась и, увидав на стене большой портрет, подошла к нему. И остолбенела. Я смотрела на этот портрет так же, как все слуги утром смотрели на меня, почти с ужасом. Это была пастель, очень хорошая. И на этом портрете была изображена я. Но не та я, которую я только что видела в зеркале, а я в будущем, когда мне будет лет тридцать. Я не могла оторвать глаз от портрета. В потрясении всех чувств я видела свое будущее, я читала в этом лице все чувства, которые я еще не пережила, в глазах этой женщины я видела захватывающую тайну всего, что мне предстоит испытать.

Я очнулась от боя часов и обернулась. У камина стоял высокий седой человек в черном. Это был господин Уодингтон.

Жена господина Уодингтона умерла совсем молодой от какой-то очень скоротечной болезни. Она была художницей, любительницей. Брала частные уроки, занималась в школе при Лувре.

Самое поразительное, что о нашем невероятном сходстве никто не подозревал до самого моего приезда. Потому что мадам Де Костер никогда не видела ни господина Уодингтона, ни его жены.

Сам он, впервые увидев меня в зале своего дома у портрета своей покойной жены (а это был ее автопортрет), едва не лишился чувств. Как он мне сам потом признался. А был он человеком очень стойким, бывшим офицером Британского флота. Он в ту минуту пережил чудо, он увидел, что само Небо и покойница-жена послали ему дочь. Именно так он понял, ибо при поразительном сходстве я была вдвое моложе женщины на портрете.

Читайте также  Питер динклэйдж - биография знаменитости, личная жизнь, дети

Прожила я там недели, помнится, две.

Господин Уодингтон предложил мне переехать с ним в Англию, где он оформит опекунство, сделает меня наследницей всего своего состояния, я буду жить в Лондоне, мне будет выделено ежемecячное содержание, из которого я смогу помогать своей семье. Я буду брать уроки гравюры (о чем я так мечтала и на что не хватало средств) у лучших английских мастеров.

Ну и все такое прочее, что ты можешь себе представить, а может быть, и не можешь.

И я, конечно, отказалась и уехала восвояси, в свою жизнь.

Когда осенью я пришла в школу, то узнала, что господин Уодингтон оплатил оба последних семестра моего обучения, благодаря чему я имею то образование, какое имею.

И вот подумай, как иначе — совсем иначе — могла сложиться моя жизнь, прими я предложение господина Уодингтона…»

Новое видео:

Ариадна эфрон — биография знаменитости, личная жизнь, дети

Душа, пережившая тело

Ариадна Эфрон. История жизни, история души. Т. 1. Письма. 1937—1955. Т. 2. Письма. 1955—1975. Воспоминания. Проза. Стихи. Устные рассказы. Переводы. Составление: Р.Б. Вальбе. — М.: Возвращение, 2008.

Нынешний читатель, чуть ли не пресыщенный человеческими трагедиями, в частности так называемой лагерной литературой, вряд ли потянется к этой книге, разве что имя автора заинтересует: Ариадна Эфрон, дочь Марины Цветаевой, принадлежащей к поэтам Серебряного века, ныне сделавшегося предметом моды.

Между тем, Ариадна Сергеевна — не только “часть” материнской биографии и едва ли не главная из тех, кому мы обязаны “воскрешением” Цветаевой на родине — выходом ее книг (о чем — позже), но и сама по себе заслуживает самого пристального внимания и — огромного уважения.

Увезенная из России дeвoчкой, она потом затосковала по ней и рвалась туда. Бунин ругал: “Дура!”, стращал (и напророчил, напророчил!), а потом вдруг: “Если бы мне — было — столько — лет, сколько тебе, — пешком бы пошел… и пропади они все (Франция, Канны… — А.Т. ) пропадом!”.

Мечта осуществилась. Аля, как звали ее родные и друзья, видит СССР тридцать седьмого года восторженными, доверчивыми глазами (“Наши, все наши, все наше, мое”), шлет во Францию наивные, полные ликования статьи, окружена друзьями, любима мужем. “Счастлива была я — за всю свою жизнь — только в этот период”, — напишет она долгие и тяжкие годы спустя.

А потом началось, по ее горько-ироническому выражению, “восьмиклассное образование”. В Лубянском “классе”, как она впоследствии будет писать Генеральному прокурору, “избивали резиновыми “дамскими вопросниками”, в течение 20 суток лишали сна, вели круглосуточные “конвейерные” допросы, держали в холодном карцере, раздетую, стоя навытяжку, проводили инсценировки расстрела”. Выколотили показания и против себя, и против отца…

В лагере постепенно узнала о самоубийстве матери и гибели брата на фронте (о расстреле отца — много позже). Вроде бы и сил больше не было, “все оставила там ” — в тюрьме, — писала она мужу. “До полудня (посадки. — А.Т. ) — детство, а с полудня — старость”, — скажет десять лет спустя в письме Пастернаку, всячески ей помогавшему.

Но: “Я решила жить во что бы то ни стало”, — напишет она тетке, Анастасии (тоже с “образованием”!). Все ее мысли — о матери: “Мне важно сейчас продолжить ее дело, собрать ее рукописи, письма, вещи, вспомнить и записать все о ней , что помню…”. И далее — слова, тогда, в разгар войны, в 1942 году, выглядевшие как чистейшее мечтанье: “Скоро-скоро займет она в советской, русской литературе свое большое место, и я должна помочь ей в этом”.

Скоро-скоро?! Как бы не так… “Специальное образование” не ограничивается нервной тюремно-лагерной “восьмилеткой”. Немногим больше года удается пожить на воле, в Рязани, где талантливой художнице с ее “волчьим билетом” — особого рода паспортом — не дают работать в местном училище.

Новый арест, тюрьма и ссылка в Туруханск на вечное поселение. Здесь она получает только место школьной уборщицы (и то счастье!). Как она говорила, судьба “не из оглаживающих”.

Ан — жив курилка! “…Но глаза по старой привычке впитывают в себя и доносят до сердца, минуя рассудок, великую красоту ни на кого не похожей Сибири… устаю зверски, настоящая замарашка — но меня радует, что кругом столько ребятишек, шуму, нелепых прыжков, пронзительных криков на переменах”.

Ее письма замечательны! “Ты — писательница, — восхищается Пастернак, — и больно, когда об этом вполголоса проговариваются твои письма…”

“Я сплю под всеми этими снегами, — грустно отвечает она, — не зная даже, придет ли моя поздняя весна… Или не пробить мне ледяной корки никогда?” А то — с грустным юмором: “…Ссыхаюсь, как цветок, засушенный в Уголовно-процессуальном кодексе…”.

“Весна” и правда запаздывает, да и приходит-то в виде нестойкой “оттепели”.

В 1954-м, все еще в Туруханске, Аля узнает о расстреле мужа (еще в пору “дела врачей”) и чувствует себя “четвертованной” (мать, отец, брат, муж) — “теперь осталось только голову снести…”.

Ответа от Генерального прокурора все нет и нет. А если и будет положительный “куда и на какие средства ехать и чем заниматься, чем заpaбатывать на жизнь и где?”.

“Здесь тоска у-у какая!” — “…лезет из тайги, воет ветром по Енисею, исходит беспросветными осенними дождями, смотрит глазами ездовых собак, белых оленей, выпуклыми, карими, древнегреческими очами тощих коров”.

Впрочем, когда, освобожденная, но не получив жилья в Москве, она окажется в Тарусе, то и тут “зимой здорово смахивает на ссылку”.

Однако, по собственному выражению, натренированная годами обходиться без всего, она со своими “ослиными доблестями — упрямством и терпением” принимается за давно задуманное: добиться издания цветаевской книги.

И судьба (Бог?) посылает ей счастливейшую встречу. В писательском клубе ее знакомят с человеком со скучающими глазами, говорят, кто она…

“И тут происходит поразительное, — напишет впоследствии в воспоминаниях о нем Ариадна Сергеевна (и напишет поразительно талантливо, страстно, навек благодарно). — Все, только что бывшее лицом Казакевича, мгновенно схлынуло , как румянец, сменяющийся бледностью; словно кто-то дернул и, сверху донизу, от лба до подбородка, сорвал вялую, лоснящуюся кожу сытно пообедавшего, мирно-равнодушного, чужого человека, и я увидела лицо его души .

…Прекрасное, детское по незащищенности и мужское по железной собранности, по стремлению защитить, братское, отцовское, материнское, самое несказанно-близкое человеческое “я” рванулось навстречу моему — недоверчивому, изуpoдованному, искаженному — подняло его, обняло, вобрало в себя, уберегло, вознесло — единой вспышкой золотых, проницательных, грустных глаз.

Вот с этой-то секунды и началась моя истинная реабилитация”.

Нет, недаром и другой вскорости пришедший Ариадне Сергеевне на помощь человек, критик А.К. Тарасенков, вслед за Пастернаком объявил ее талантом, которому грех романы не писать.

Только до романов ли ей было! Мало того что при подготовке текстов стихов и комментариев к ним приходилось, как говорила “старая дочь бесcмepтной матери” (Алино “самоопределение”), идти “сплошной целиной”. Впереди было столько препятствий, предубеждений, просто чиновничьих страхов и перестраховки, злобных печатных выпадов по адресу “белоэмигрантки” и “декадентки”!

После одного гнустнейшего фельетона даже принимавший в Алиной “затее” живейшее участие Эренбург советовал “повременить и никуда не соваться”. “Это как раз тот вид деятельности, который мне лучше всего удается”, — иронически (и несправедливо) заметила Ариадна Сергеевна.

“На днях буду в Москве, пойду узнавать, в план какого столетия включена — если включена — книга”, — невесело шутит она еще через три года.

Величайшего труда потребовали и эта первая маленькая книга, и объемистый том в “Библиотеке поэта”, и последующие издания, и воспоминания о матери.

А ведь надо было при этом еще заpaбатывать на жизнь, и Ариадна Сергеевна переводила, как каторжная. До собственной прозы и стихов руки редко доходили.

Между тем во всем этом, писавшемся урывками, столько ума, наблюдательности, доброты и — щедрости! Подозреваю, что последней отмечены и переводы. Читаешь, к примеру:

Вокруг меня — тоски свинцовые края,
Безжизненна земля и небеса беззвездны.
Шесть месяцев в году здесь стынет солнца свет.
А шесть — кромешный мpaк и ночи окаянство…
Как нож, обнажены полярные прострaнcтва:
Хоты бы тень куста! Хотя бы волчий след.

И думаешь: не “одарен” ли здесь Шарль Бодлер самой переводчицей с ее драматическим опытом? Опытом, прямо сказавшимся в собственных стихах:

Солдатским письмом треугольным
В небе стая.
Это гуси на сторону вольную
Улетают.
……………………………………
Нам останется ночь полярная,
Изба черная, жизнь угарная,
Как клеймо на плече, позорная,
Поселенская, поднадзорная.

Мне б яблочка российского разок куснуть,
В том доме, где я выросла, разок уснуть!

А как пленительны строки, внезапно озаряющиеся доброй улыбкой:

А снег лежит на берегу
От детских лыж в полоску,
Как будто снятой на бегу
Тельняшкою матросской.

И какое счастье, что все это наконец полностью собрано в трехкнижии, любовно и тщательно подготовленном Руфью Борисовной Вальбе, которую Ариадна Сергеевна недаром в одном из писем своих последних лет назвала в своей улыбчивой манере не только верным другом, но и “нашим последним верблюдом в этой жизни, становящейся такой пустыней, такой-такой Сахарой”!

Слова о пустыне сказаны неспроста. “На десятки, ну на сотню душ, переживших тело, сколько тел, переживающих душу!” — горько и едко заметила однажды А. Эфрон.

Warning: include(/home/users/9/9165884745/domains/annaardova.ru/metrika-api/perelink.php): failed to open stream: Нет такого файла или каталога in /home/users/9/9165884745/domains/annaardova.ru/i_main_cached.php on line 189

Warning: include(): Failed opening '/home/users/9/9165884745/domains/annaardova.ru/metrika-api/perelink.php' for inclusion (include_path='.:/usr/local/zend-7.1/share/pear') in /home/users/9/9165884745/domains/annaardova.ru/i_main_cached.php on line 189

Ее-то душа тело пережила! Пусть ей не посчастливилось совершить все, на что была способна (в горестную минуту сама с усмешкой говорила о прожитом как о некоем “журнальном варианте жизни”: “Ведь ничего еще не сделано, и не столько прожито, сколько вытерплено”.

Казакевич, незадолго до cмepти побывав в Италии, сказал: “Принято считать, что там умеют беречь красоту . Мне кажется — это неверно. Там, где красоте ничто не угрожает, кроме течения времени, людям нет нужды ее беречь — с ней сосуществуют, как со всем привычным. Поверьте, нигде в мире ее не берегут и не отстаивают так отчаянно, гoлыми руками, как у нас, в России …”.

Это как будто об Ариадне Эфрон сказано — сберегшей и отстоявшей поэзию Марины, как она с детства называла мать.