Письма пушкина к наталье гончаровой

Переписка Александра Пушкина с дамами — лишь небольшая часть его эпистолярного наследия. Над письмами поэт трудился не менее тщательно, чем над художественными произведениями. Вспоминаем послания Пушкина к женщинам и их ответы.

Анна Керн

Надя Рушева. Пушкин и Анна Керн. Из серии «Пушкиниана». Не позднее 1969

Александр Арефьев-Богаев. Предположительно портрет Анны Керн. 1840-е

Александр Пушкин. Портрет Анны Керн. 1829

Анне Керн Александр Пушкин посвятил хрестоматийные строки «Я помню чудное мгновенье…». Поэт написал их летом 1825 года во время домашней ссылки в селе Михайловском. Тогда он часто посещал соседнее имение Тригорское — семейства Осиповых-Вульф, — где гостила и Анна Керн, супруга генерала Ермолая Керна. В Тригорском Пушкин впервые читал «Цыган».

«Я никогда не забуду того восторга, который охватил мою душу. Я была в упоении как от текучих стихов этой чудной поэмы, так и от его чтения, в котором было столько музыкальности, что я истаивала от наслаждения».

Однако дальше «упоения» поэзией чувства Анны Керн к поэту не простирались. Тот же не скрывал своей привязанности, и, когда Керн нужно было уезжать вместе с мужем в Ригу, попросил разрешения писать ей. От их переписки осталось с десяток писем Пушкина и ни одного — Керн. Самые ранние послания содержат в основном полуироничные, полуоткровенные признания Пушкина: «Ваш приезд в Тригорское оставил во мне впечатление более глубокое и мучительное, чем то, которое некогда произвела на меня встреча наша у Олениных… Прощайте, божественная; я бешусь и я у ваших ног». И чем дальше, тем все более шутливым становится тон.

«Вы уверяете, что я не знаю вашего хаpaктера. А какое мне до него дело? очень он мне нужен — разве у хорошеньких женщин должен быть хаpaктер? главное — это глаза, зубы, ручки и ножки — (я прибавил бы еще — сердце, — но ваша кузина очень уж затаскала это слово)».

Ветреный хаpaктер Керн не был секретом для Пушкина. В переписке с друзьями поэт называл ее «вавилонской блyдницей». Тетке Анны Керн, Прасковье Осиповой, Пушкин писал, что собирается «решительно порвать с ней всякие отношения». Это поэту удалось не сразу, хотя переписка постепенно и сошла на нет. В 1827 году, когда срок Михайловской ссылки закончился, Пушкин встретился с Анной Керн уже в Петербурге. Роман возобновился и даже вышел за рамки эпистолярного: о его подробностях поэт рассказал в письмах другу Сергею Соболевскому.

Анна Вульф

Эдмон Мартен. Портрет Анны Вульф. Миниатюра. 1830-е

Александр Пушкин. Портрет Анны Николаевны Вульф, стоящей у верстового столба. 1825

Неизвестный художник. Портрет Анны Вульф. Не позднее 1835

Анна Вульф — одна из безответно влюбленных в Пушкина поклонниц. Она написала Пушкину не много писем, но все они были объемны и полны откровенного, сильного чувства. Впрочем, поэта, увлекшегося Анной Керн, они совершенно не трогали. Более того, Пушкин позволял себе грубости. В ответных письмах он исполнял роль ироничного ментора и даже гида по стилю: «Носите короткие платья, потому что у вас хорошенькие ножки, и не взбивайте волосы на височках, хотя бы это и было модно, так как у вас, к несчастью, круглое лицо». Тут же он беспощадно откровенничал по поводу своих чувств к Керн: «Каждую ночь гуляю я по саду и повторяю себе: она была здесь — камень, о который она споткнулась, лежит у меня на столе». Александр Пушкин посвятил Анне Вульф единственное стихотворение — «Я был свидетелем златой твоей весны…».

Но время протекло, настала перемена,
Ты приближаешься к сомнительной поре,
Как меньше женихов толпятся на дворе,
И тише звук похвал твой слух обворожает,
А зеркало смелей грозит и устрашает.
Что делать? утешься и смирись,
От милых прежних прав заране откажись.

Прасковья Осипова, ее мать, хотя и несколько иначе, но тоже была неравнодушна к поэту. Она старалась держать дочь подальше от Тригорского. Анна Вульф писала Пушкину: «Вчера у меня была очень бурная сцена с моей матерью из-за моего отъезда. Она сказала перед всеми моими родными, что решительно оставляет меня здесь [в Риге], что я должна остаться, и она никак не может меня взять с собою… Если бы вы знали, как я опечалена! Я право думаю, как и А. К. [Анна Керн], что она одна хочет одержать над вами победу и что она из ревности оставляет меня здесь».

Анна Вульф откровенна не только в своих признаниях, но и упреках: «Ах, Пушкин, не достойны вы любви. Я боюсь, что вы не любите меня, как должны были бы любить; вы разрываете и раните сердце, цены которому не знаете…» Девушка так и не вышла замуж и до конца дней прожила в Тригорском.

Елизавета Хитрово

Петр Соколов. Портрет А.С. Пушкина. 1836. Всероссийский музей А.С. Пушкина, Санкт-Петербург

Орест Кипренский. Портрет Е.М. Хитрово. 1816-1817. Государственный музей А.С. Пушкина, Москва

Петр Соколов. Портрет Е.М. Хитрово. 1837. Государственный музей А.С. Пушкина, Санкт-Петербург

В жизни Пушкина было немало женщин, с которыми он крепко дружил. Одна из них — Елизавета Хитрово. Литературовед Леонид Гроссман считает, что со стороны последней было еще и чувство «беспредельного поклонения». Пушкин ценил Елизавету Хитрово как женщину широко образованную, умную и беззаветно преданную. Впрочем, это совмещалось у него с ироничным отношением к ее отчасти назойливой заботе. В 1826 году, после долгого пребывания в Европе, Хитрово обосновалась в Петербурге и устроила у себя салон, в котором собиралась столичная интеллектуальная элита.

«Завтра уже две недели как вы уехали, непонятно, почему вы мне не писали ни слова. Вы слишком хорошо знаете, что любовь моя к вам беспокойна и мучительна. Не в вашем благородном хаpaктере оставлять меня без вестей о себе. Запретите мне говорить о себе, но не лишайте меня счастья быть у вас на посылках».

Перед женитьбой Пушкина на Наталье Гончаровой Елизавета Хитрово предупреждала поэта: «Прозаическая сторона бpaка — вот чего я боюсь для вас! Я всегда думала, что гений поддерживает себя полной независимостью и развивается только в беспрерывных бедствиях, я думала, что совершенное, положительное и от постоянства несколько однообразное счастье убивает деятельность, располагает к ожирению и делает скорее добрым малым, чем великим поэтом…»

Каролина Собаньская

Петр Соколов. Портрет К.А. Собаньской. 1830-е

Орест Кипренский. Портрет А.С. Пушкина. 1827. Государственная Третьяковская галерея

Александр Пушкин. Портрет Каролины Собаньской. 1830-е

В донжуанском списке Пушкина присутствует некая NN, так называемая «утаенная любовь» поэта. По поводу ее личности у исследователей до сих пор нет единого мнения. Одна из возможных кандидатур — Каролина Собаньская, светская красавица и по совместительству агент III отделения. Александр Пушкин познакомился с ней в Киеве в 1821 году, во время Южной ссылки. Тогда поэт не упустил случая приударить за Каролиной Собаньской, но вскоре переключился на Амалию Ризнич.

Второй этап сложных отношений с Собаньской пришелся на конец 1820-х, когда дама поселилась в Петербурге. В то время Пушкин уже успел сделать предложение Гончаровой, на которое она ответила отказом. В январе 1830 года поэт записал в альбоме Собаньской «Что в имени тебе моем?..». А в феврале он собирался отправить ей письмо. Его черновик — единственный след их гипотетической переписки.

«Сегодня 9-я годовщина дня, когда я вас увидел в первый раз. Этот день был решающим в моей жизни. Чем более я об этом думаю, тем более убеждаюсь, что мое существование неразрывно связано с вашим; я рожден, чтобы любить вас и следовать за вами — всякая другая забота с моей стороны — заблуждение или безрассудство; вдали от вас меня лишь грызет мысль о счастье, которым я не сумел насытиться…»

Многие исследователи считают, что вторую, удачную, попытку посвататься к Гончаровой Пушкин сделал после того, как Собаньская ему окончательно отказала. На фоне этой безнадежной любви бpaк с Натальей Гончаровой стал для Пушкина чуть не компромиссом. Он писал своему приятелю Николаю Кривцову: «…я женюсь без упоения, без ребяческого очарования. Будущность является мне не в розах, но в строгой наготе своей. Горести не удивят меня: они входят в мои домашние расчеты». Литературовед Татьяна Цявловская в своих исследованиях упоминала, что Пушкин на мальчишнике, по рассказам очевидцев, был печален и рыдал, слушая цыганские романсы.

Наталья Гончарова

Александр Брюллов. Портрет Н.Н. Пушкиной. 1831-1832. Всероссийский музей А.С. Пушкина, Санкт-Петербург

Иван Макаров. Портрет Н.Н. Ланской. 1849. Музей-квартира А.С. Пушкина, Санкт-Петербург

Владимир Гау. Портрет Н.Н. Пушкиной. 1842-1843. Всероссийский музей А.С.Пушкина, Санкт-Петербург

Письма Натальи Гончаровой к Пушкину не сохранились. Однако сохранилось много писем поэта к ней. Тон их довольно скоро перешел из осторожно-учтивого — в период сватовства, — в семейно-иHTиMный. В начале переписки Пушкина с женой они обсуждали в основном бытовые вопросы, никаких отвлеченных — литературных или политических — тем супруги в переписке пpaктически не затрагивали. Однако в последние годы, когда Наталья Пушкина стала активнее участвовать в делах мужа, и письма стали более разнообразными по содержанию. Так, в одном из писем 1836 года поэт среди прочего сообщил жене: «Был я у Перовского, который показывал мне недоконченные картины Брюллова. Брюллов, бывший у него в плену, от него убежал и с ним поссорился. Перовский показывал мне «Взятие Рима Гензериком» (которое стоит «Последнего дня Помпеи»), приговаривая: заметь, как прекрасно подлец этот нарисовал этого всадника, мошенник такой. Как он умел, эта свинья, выразить свою кaнaльскую, гениальную мысль, мерзавец он, бестия. Как нарисовал он эту группу, пьяница он, мошенник. Умора. Ну прощай. Целую тебя и ребят, будьте здоровы. Христос с вами». Если же судить о переписке Пушкина с женой, не углубляясь в контекст, кажется, что прогноз Элизы Хитрово — о прозаической стороне бpaка — сбылся. Однако письма жены всегда были для Пушкина самыми желанными посланиями. Вера Нащокина, жена близкого друга Пушкина, в московской квартире которых поэт часто гостил в последние годы жизни, вспоминала: «Надо было видеть радость и счастие поэта, когда он получал письма от жены. Он весь сиял и осыпал эти исписанные листочки бумаги поцелуями».

Для истинно любящих людей не существует специального Дня влюблённых, потому что каждый их день полон беспокойных мыслей, глубоких чувств и искренних признаний.

В русской литературе много великих произведений о любви, но её язык – простой и понятный, точный и выразительный, сочинил для нас Александр Сергеевич Пушкин в своих стихотворениях. Но какими словами он признавался в любви своей жене – любимой и единственной? В письмах, не предназначенных для посторонних глаз…

Мы решили вместе с вами почитать отрывки из писем Пушкина своей жене Наталье Гончаровой. Чтобы напомнить себе, как можно говорить о любви – не скрывая беспокойства и ревности, но с неизменной нежностью и безграничной теплотой.

Образы Натальи Гончаровой, а также жён Достоевского, Толстого, Чехова и Булгакова воплотил театр «Мастерская» в спектакле «Жёны» — театральной фантазии по письмам и дневникам писателей и их любимых — жён и муз.

ИЗ ПИСЬМА НАТАЛЬЕ ГОНЧАРОВОЙ. 30 СЕНТЯБРЯ 1830 Г. ИЗ БОЛДИНА В МОСКВУ.

«…Мой ангел, ваша любовь – единственная вещь на свете, которая мешает мне повеситься на воротах моего печального замка… Не лишайте меня этой любви и верьте, что в ней всё мое счастье. Позволяете ли вы обнять вас? Это не имеет никакого значения на расстоянии 500 верст… Прощайте же, мой ангел.– Сердечный поклон Наталье Ивановне; от души приветствую ваших сестриц и Сергея. Имеете ли вы известия об остальных?»

ИЗ ПИСЬМА НАТАЛЬЕ ГОНЧАРОВОЙ. 22 СЕНТЯБРЯ 1832 Г. ИЗ МОСКВЫ В ПЕТЕРБУРГ
«…Не сердись, женка; дай слово сказать. … Теперь послушай, с кем я путешествовал, с кем провел я пять дней и пять ночей. То-то будет мне гонка! с пятью немецкими актрисами, в желтых кацавейках и в черных вуалях. Каково? Ей-богу, душа моя, не я с ними кокетничал, они со мною амурились в надежде на лишний билет. Но я отговаривался незнанием немецкого языка и, как маленький Иосиф, вышел чист от искушения…»

ИЗ ПИСЬМА НАТАЛЬЕ ГОНЧАРОВОЙ. 30 СЕНТЯБРЯ 1832 ГОДА. ИЗ МОСКВЫ В ПЕТЕРБУРГ.
«Грех тебе меня подозревать в неверности к тебе и в разборчивости к женам друзей моих. Я только завидую тем из них, у коих супруги не красавицы, не ангелы прелести, не мадонны etc. etc. Знаешь русскую песню —
Не дай бог хорошей жены,
Хорошую жену часто в пир зовут.
А бедному-то мужу во чужом пиру похмелье,
да и в своем тошнит…»

ИЗ ПИСЬМА НАТАЛЬЕ ГОНЧАРОВОЙ. 9 СЕНТЯБРЯ 1833 ГОДА. ИЗ ОРЕНБУРГА В ПЕТЕРБУРГ.
«Что, женка? скучно тебе? мне тоска без тебя. Кабы не стыдно было, воротился бы прямо к тебе, ни строчки не написав. Да нельзя, мой ангел. Взялся за гуж, не говори, что не дюж — то есть: уехал писать, так пиши же роман за романом, поэму за поэмой. А уж чувствую, что дурь на меня находит — я и в коляске сочиняю, что же будет в постеле?…Как я хорошо веду себя! как ты была бы мной довольна! за барышнями не ухаживаю, смотрительшей не щиплю, с калмычками не кокетничаю — и на днях отказался от башкирки, несмотря на любопытство, очень простительное путешественнику. Знаешь ли ты, что есть пословица: на чужой сторонке и старушка божий дар. То-то, женка. Бери с меня пример».

ИЗ ПИСЬМА НАТАЛЬЕ ГОНЧАРОВОЙ. 30 ОКТЯБРЯ 1833 Г. ИЗ БОЛДИНА В ПЕТЕРБУРГ.
«Теперь, мой ангел, целую тебя как ни в чем не бывало, и благодарю за то, что ты подробно и откровенно описываешь мне свою беспутную жизнь. Гуляй, женка, только не загуливайся и меня не забывай. Мочи нет, хочется мне увидать тебя причесанную à la Ninon, ты должна быть чудо как мила. Как ты прежде об этой старой к… не подумала и не переняла у ней ее прическу? Опиши мне свое появление на балах, которые, как ты пишешь, вероятно, уже открылись. Да, ангел мой, пожалуйста, не кокетничай.
Я не ревнив, да и знаю, что ты во всё тяжкое не пустишься; но ты знаешь, как я не люблю всё, что пахнет московской барышнею, всё, что не comme il faut, всё, что vulgar… Если при моем возвращении я найду, что твой милый, простой, аристократический тон изменился, разведусь, вот те Христос, и пойду в солдаты с горя.»

Цитата сообщения Мадлена_де_Робен

Любовные письма Александра Пушкина Наталии Гончаровой, неизвестной даме и Анне Керн

Москва, в марте 1830 г. (Черновое, по-французски.)

Сегодня – годовщина того дня, когда я вас впервые увидел; этот день… в моей жизни…
Чем боле я думаю, тем сильнее убеждаюсь, что моё существование не может быть отделено от вашего: я создан для того, чтобы любить вас и следовать за вами; все другие мои заботы – одно заблуждение и безумие. Вдали от вас меня неотступно преследуют сожаления о счастье, которым я не успел насладиться. Рано или поздно, мне, однако, придётся всё бросить и пасть к вашим ногам. Мысль о том дне, когда мне удастся иметь клочок земли в… одна только улыбается мне и оживляет среди тяжелой тоски. Там мне можно будет бродить вокруг вашего дома, встречать вас, следовать за вами…

Москва, в конце августа.

Я отправляюсь в Нижний, без уверенности в своей судьбе. Если ваша мать решилась расторгнуть нашу свадьбу, и вы согласны повиноваться ей, я подпишусь подо всеми мотивами, какое ей будет угодно привести мне, даже и в том случае, если они будут настолько основательны, как сцена, сделанная ею мне вчера, и оскорбления, которыми ей угодно было меня осыпать. Может быть, она права, и я был неправ, думая одну минуту, что я был создан для счастья. Во всяком случай, вы совершенно свободны; что же до меня, то я даю вам честное слово принадлежать только вам, или никогда не жениться.
А. П.

Болдино, 11 октября.

Въезд в Москву запрещён, и вот я заперт в Болдине. Именем неба молю, дорогая Наталья Николаевна, пишите мне, несмотря на то, что вам не хочется писать. Скажите мне, где вы? Оставили ли вы Москву? Нет ли окольного пути, который мог бы меня привести к вашим ногам? Я совсем потерял мужество, и не знаю в самом деле, что делать. Ясное дело, что в этом году (будь он проклят!) нашей свадьбе не бывать. Но неправда ли, вы оставили Москву? Добровольно подвергать себя опасности среди холеры было бы непростительно. Я хорошо знаю, что всегда преувеличивают картину её опустошений и число жертв; молодая женщина из Константинополя говорила мне когда-то, что только la canaille умирает от холеры – всё это прекрасно и превосходно; но всё же нужно, чтобы порядочные люди принимали меры предосторожности, так как именно это спасает их, а вовсе не их элегантность и не их хорошей тон. Итак, вы в деревне хорошо укрыты от холеры, неправда ли?

Пришлите мне ваш адрес и бюллетень о вашем здоровье! Мы не окружены карантинами, но эпидемия ещё не проникла сюда. Болдино имеет вид острова, окружённого скалами. Ни соседа, ни книги. Погода ужасная. Я провожу моё время в том, что мараю бумагу и злюсь. Не знаю, что делается на белом свете, и как поживает мой друг Полиньяк. Напишите мне о том, так как я совсем не читаю журналов. Я становлюсь совершенным идиотом: как говорится – до святости. Что дедушка с его медной бабушкой? Оба живы и здоровы, неправда ли? Передо мной теперь географическая карта; я смотрю, как бы дать крюку и приехать к вам через Кяхту или через Архангельск? Дело в том, что для друга семь верст – не крюк; а ехать прямо в Москву, значить, семь верст киселя есть (да ещё какого! московского!). Вот, поистине, плохие шутки. Je ris jaune, как говорят пуассардки. Прощайте. Повергните меня к ногам вашей maman; мои сердечные приветы всему семейству. Прощайте, мой прелестный ангел. Целую кончики ваших крыльев, как говорил Вольтер людям, которые не стоили вас.

24 августа.

Ты не угадаешь мой ангел, откуда я тебе пишу: из Павловска, между Берновом и Малинниками, о которых, вероятно, я тебе много рассказывал. Вчера, своротя на проселочную дорогу к Яропольцу, узнаю с удовольствием, что проеду мимо, Вульфовых поместий, и решился их посетить. В 8 часов вечера приехал я к доброму моему Павлу Ивановичу (Эгельстрому), который обрадовался мне, как родному. Здесь я нашел большую перемену. Назад тому 5 лет Павловское, Малинники и Берново наполнены были уланами и барышнями, но уланы переведены, а барышни разъехались; из старых моих приятельниц нашел я одну белую кобылу, на которой и съездил в Малинники; но и та уж подо мною не пляшет, не бесится, а в Малинниках, вместо всех Анет, Евпpaксий, Саш, Маш, etc, живёт управитель Парасковии Александровны Рейхман, который поподчивал меня шнапсом. Вельяшева, мною некогда воспетая, живёт здесь, в соседстве; но я к ней не поеду, зная, что тебе это было бы не по сердцу.

Здесь обдаюсь я вареньем и проиграл три рубля в двадцать четыре роббера в вист. Ты видишь, что во всех отношениях я здесь безопасен. Много спрашивают меня о тебе; так же ли ты хороша, как сказывают, и какая ты: брюнетка или блондинка, худенькая или плотненькая? Завтра чем свет отправляюсь в Ярополец, где пробуду несколько часов, и отправлюсь в Москву, где, кажется, должен буду остаться дня три. Забыл я тебе сказать, что в Яропольце (виноват: в Торжке) толстая m-lle Pojarsky та самая, которая варит славный квас и жарит славные котлеты, провожая меня до ворот своего тpaктира, отвечала мне на мои нежности: стыдно вам замечать чужие красоты, у вас у самого жена такая красавица, что я, встретя её (?) ахнула. А надобно тебе знать, что m-lle Pojarsky ни дать ни взять m-me Georges, только немного постарше. Ты видишь, моя жёнка, что слава твоя распространяется по всем уздам. Довольна ли ты? Будьте здоровы все, помнить ли меня Маша, и нет ли у ней новых затей? Прощай, моя плотненькая брюнетка (что ли?) Я веду себя хорошо, и тебе не за что на меня дуться. Письмо это застанет тебя после твоих именин. Гляделась ли ты в зеркало и уверилась ли ты, что с твоим лицом ничего сравнить нельзя на свете, а душу твою люблю я ещё более твоего лица. Прощай, мой ангел, целую тебя крепко.

Михайловское, 8 декабря.

Никак не ожидал я, очаровательница, чтобы вы обо мне вспомнили, и от глубины души благодарю вас. Байрон приобрел в глазах моих новую прелесть – все его герои в моём воображении облекутся в незабвенные черты. Вас буду видеть я в Гюльнар и в Леиле; самый идеал Байрона не мог быть так божественно-прекрасен. Итак, вас, и всегда вас, судьба посылает для услаждения моего уединения! Вы – ангел-утешитель, а я не что иное, как нeблагодарный, потому что еще ропщу. Вы едете в Петербург; моё изгнание тяготит меня боле, чем когда-нибудь. Может быть, происшедшая перемена приблизить меня к вам; не смею надеяться. Не станем верить надежде; она не что иное, как хорошенькая женщина, которая обходится с нами, как со стариками-мужьями. А что поделывает ваш, мой кроткий гений? Знайте, что под его чертами я представляю себе врагов Байрона, с его женою включительно.

P. S. Опять берусь за перо, чтобы сказать вам, что я у ног ваших, что я всё вас люблю, что иногда ненавижу вас, что третьего дня говорил про вас ужасы, что я целую ваши прелестные ручки, что снова перецеловываю их в ожидании ещё лучшего, что больше сил моих нет, что вы божественны и проч.

Вы издеваетесь над моим нетерпением: вам доставляет особое удовольствие приводить меня в недоумение; мне удастся увидеть вас только завтра – пусть будет так! Я не могу, однако, заниматься только вами одними. Хотя видеть и слышать вас было бы для меня блаженством, я тем не менее предпочитаю писать вам, а не говорить. В вас есть ирония и сарказм, которые озлобляют и отнимают надежду. В вашем присутствии немеет язык и чувствуется какое-то томление. Наверно, вы – демон, т.е. дух сомненья и отрицанья, как сказано в Священном Писании. Недавно вы жестоко отозвались о прошлом: вы сказали мне, что я старался не верить в течение семи лет… Зачем это? Счастье чувствовалось мною так полно, что я не узнал его, когда оно было предо мной.

Не говорите мне более о нём. Бога ради. Сожаление, когда всё делается известным, это острое сожаление, соединенное с каким-то сладострастием, похоже на бешенство de……

Дорогая Элеонора, позвольте мне назвать вас этим именем, напоминающим мне жгучие чтения вместе с увлекавшим меня тогда сладким призpaком и вашу собственную жизнь, столь порывистую, бурную и отличную от того, чем бы она должна была быть. Дорогая Элеонора, вам известно, что я испытал на себе всю силу вашего обаяния и обязан вам тем, что любовь имеет самого сладостного. От всего этого у меня осталась одна привязанность – правда, очень нежная, и немного стpaxa, которого я не могу побороть в себе. Если вам когда-нибудь попадутся на глаза эти строки, я знаю, что вы тогда подумаете: «он оскорблён прошлым, вот и вёе; он заслуживает, чтоб я его вновь…» Неправда ли?

А между тем, если бы я, принимаясь за перо, вздумал вас спросить о чем-нибудь, то я, право, не знал бы, о чем. Да… разве о дружбе. Эта просьба была бы вульгарна, как просьба нищего о куске хлеба. На самом же деле мне нужна ваша иHTиMность…

А между тем вы всё так же хороши, как в тот день, когда ваши губы коснулись моего лба. Я чувствую ещё до сих пор их влажность и невольно превращаюсь в правоверного; но вы будете… Эта красота надвигается, как лавина; le monde aura vorte ame – restez debout quelque temps encore, etc.