Элисо вирсаладзе личная жизнь дети

Элисо Вирсаладзе из тех музыкантов, которых признают великими уже при жизни. С прессой выдающаяся пианистка предпочитает никогда не общаться. Исключение она сделала только для The New Times. В этом интервью Вирсаладзе впервые делится своими взглядами на жизнь и искусство.

Элисо Вирсаладзе – Олегу Дусаеву  

Cо стороны Вы кажетесь очень жестким человеком. Это действительно так или только маска?

Очень часто люди бывают такие мягкие — дальше некуда. А потом оказывается, что это все полная ерунда. У каждого есть своя маска. Я не изображаю жесткость, хотя меня почему-то жесткой считают. Я стараюсь делать вид, что я никакая. И не жесткая, и не мягкая, и не добрая, и не злая, и не сильная, и не слабая. Ни-ка-ка-я. Проще жить так. Когда какая-то определенность есть, клеймо: вот, он такой, — это уже плохо. Человек многогранен. Однако я понимаю, почему обо мне так говорят. Наверное, потому, что я всегда одинаковая. Мне не нужно играть в мягкость. Мне как-то сказал один умный человек: «Если вы знаете, что плохо, а что хорошо, вы уже приличный человек». Я человек приличный.

А скромный?

Если это касается того, как я готовлю, то очень нескромная, а в остальном — скромная.

У Вас так много работы, концерты, ученики. Но, приходя с работы, встаете за плиту. Неужели не можете позволить себе повара?

Это неинтересно. Мне самой хочется экспериментировать. Из ничего что-то сделать, сам процесс… Готовлю, я считаю, гениально. Люблю соединять несоединимое: соленое, сладкое, кислое, горькое — все вместе. Тем более после концерта я никогда не могу спать…

Довольны ли Вы положением дел в современном фортепианном искусстве?

Могу сказать однозначно — недовольна. И не потому, что стало меньше пианистов, наоборот — их стало гораздо больше. Вроде бы очень хорошо. Гораздо больше стало молодых, которые устремлены к занятиям музыкой. Но мало людей, которые по-настоящему любят эту профессию. Если бы все они обожали то, чем занимаются, это было бы еще ничего. В другой профессии не так: можно не любить, но можно освоить, ремесло приобрести… Здесь совершенно другое. Даже кинорежиссером можно стать, не очень любя кинорежиссуру. Но заниматься музыкой и не любить ее фанатично, не страдать, занимаясь музыкой, — нельзя. Это значит — ты не живешь в музыке. Только заpaбатываешь деньги. Тем более сейчас. Во всем мире все очень должно быть быстро! Если ты во чреве матери уже играешь — вообще гений. Если уже там издаешь какието звуки… Недавно я где-то смотрела цирк. Выступала обезьяна — она делала феноменальные вещи. Я давно говорю моим студентам: если с трех лет учить обезьяну игре на рояле, наверняка она чему-то научится, понимаете? А что тогда удивительного в том, что человек, который играет с трех лет, по прошествии десяти лет может играть Третий концерт Рахманинова и все этюды Шопена? Ничего удивительного нет. Я уверена, этот беби-бум пройдет. Только время надо на это.

Педагог сейчас должен быть менеджером своих учеников, раскручивать их?

Это неправильно. Я, может, и хотела бы раскручивать, только никогда не знала, что такое раскручивать и раскручиваться. Я даже к себе не могу это применить. Могу, конечно, попросить менеджера знакомого послушать кого-то из моих учеников, но смысла в этом мало. Я столько знаю менеджерских компаний в мире, которые не занимаются 90% артистов из списка, который они имеют. Они делают как все: стригут купоны, делают то, что само собой идет. Никто не хочет инвестировать средства в молодых, никому не известных музыкантов. Это замкнутый круг…

Многие музыканты сбиваются в «мафиозные кланы», «группы». Вы не замечены в связи с ними. Почему?

По простой причине: не считаю, что хорошее — это продукт только моего производства. Мафия образуется тогда, когда не признает, кроме своего, ничего другого. Все, что твое, — хорошо, все, что чужое, — плохо. Я, наоборот, всегда радуюсь, когда слышу, что у когото появился хороший ученик.

Может, из-за этого Ваши ученики не часто побеждают на конкурсах? Вы же не в клане…

Все равно они побеждают, что-то выигрывают. Конечно, обидно бывает. Но если ты идешь к своей цели, а цель — играть, что-то делать… Не все это выдерживают. Но жизнь артиста страшная, надо выдержать. Другое дело, можно этим не заниматься. Не обязательно ведь всем играть на сцене. Меж тем все хотят именно сцены. Но я считаю — можно добиться успеха и без конкурса. Сейчас конкурсы вообще ничего не дают… Так, материальную поддержку на какое-то время.

Вас в этом году нет среди члeнов жюри конкурса Чайковского. Почему?

Во-первых, меня не пригласили, и слава Богу, что не пригласили. Я бы вряд ли согласилась участвовать в этом. У меня была такая травма после прошлого конкурса, что конкурс Чайковского сейчас у меня лично вызывает не самые приятные ассоциации. (На прошедшем конкурсе им. Чайковского Элисо Вирсаладзе отказалась подписать протокол жюри, не согласившись с мнением большинства. — The New Times.) Все происходило не очень качественно и никак не могло меня радовать. Понимаете, вы никогда не сможете доказать, что это мафиозный клан… В искусстве все субъективно! Мои коллеги скажут в один голос: «А нам не понравилось, как он играл», и все тут.

Вы не верите в эффективность конкурсов, но тем не менее являетесь члeном жюри почти всех крупных фортепианных смотров. Зачем?

Я же преподаю и не хочу быть в отрыве от конкурсного производства. Не потому, что мои студенты там играют, а я как будто им могу помочь. Я им скорее буду мешать своей чрезмерной объективностью. Но ответственность за студентов у меня есть, поэтому на конкурсах сижу.

Некоторые утверждают, что Вирсаладзепианистка лучше, чем Вирсаладзе-педагог. Это так?

Есть момент, который очень важен: или ты любишь преподавать, или нет. Я — люблю. Но не всегда то, что мы любим, мы делаем хорошо. Если я преподаю хуже, чем играю на рояле, — ну что делать? Я это, повторяю, люблю. Преподаю, страшно сказать, сорок лет. Кстати, эта профессия меня часто в жизни выручала. У меня были полосы в жизни, когда мне не хотелось играть, не хотелось вообще ничего… в силу моих личных сильных переживаний. Должна сказать, что последние годы преподаю слишком много — вот это, да, меня раздражает.

Много учеников? Зачем?

Хороший вопрос. Правильно. Буду избавляться.

У Вас дома сейчас, кажется, пятнадцать собак?

Я сама не знаю, почему так получилось… Это дочь меня поставила в такие жесткие условия. Я бы не имела никогда столько животных. За ними надо ухаживать. Ты берешь собаку, и, как сказал Экзюпери, мы навсегда в ответе за тех, кого приручили. Но это как с учениками — надеюсь, будет меньше. (Смеется.)

Вы деньги любите? Зависите от них?

Поверьте, если бы их у меня было много, я не была бы несчастлива. Это уж точно. Я никогда не зависела от денег. В этом смысле мне повезло, потому что я начала заpaбатывать в шестнадцать лет. Но если бы у меня было много миллионов, я не была бы против, от несчастья бы точно не умерла. (Смеется.)

Какие у Вас отношения с техникой?

Я уже умею писать SMS. Позавчера научилась, и моему счастью нет предела. Это так здорово! Я шлю моим ученикам, моим знакомым. Все в шоке. Никто не думал, что я буду на это способна. Правда гениально, что этот маленький аппарат такое может. Вы представляете, я ваш телефон записала, он у меня теперь в телефонной книжке. Вообще все это оказалась такая ерунда полнейшая. Если любой идиот это может делать, то я, не вполне идиотка, почему не могу? Еще чуть-чуть, и я буду в этом плане виртуозом. (Смеется.)

«Самая сильная пианистка-женщина» 

Элисо Вирсаладзе знают и ценят меломаны всего мира. Святослав Рихтер писал: «Это артистка большого масштаба, может, самая сильная пианисткаженщина…» Вирсаладзе родилась в Тбилиси, в артистической среде. Ее бабушка, знаменитый профессор Тбилисской консерватории Анастасия Вирсаладзе, была первым наставником пианистки. Среди московских учителей Элисо Вирсаладзе Генрих Нейгауз и Яков Зак. Уже в 15 лет Вирсаладзе стала победительницей республиканского молодежного конкурса, через два года завоевала звание лауреата Всемирного молодежного фестиваля в Вене (1959). Затем последовали бронзовые награды на Всесоюзном конкурсе 1961 года и Втором международном конкурсе имени Чайковского (1962). Важным этапом в творческой биографии артистки стал 1966 год, принесший первую премию на Международном конкурсе имени Шумана в Цвиккау (Германия). С 1959 года Вирсаладзе — солистка Тбилисской, а с 1977-го — Московской филармонии. Ее сольные программы, а также камерное исполнительство и выступления с выдающимися оркестрами и дирижерами мира принесли ей всемирную известность и восторженные отзывы рецензентов. Пианистка награждена Государственной премией Грузии (1983) и премией имени Р. Шумана (1976). В 1971 году ей присуждено почетное звание народной артистки Грузинской ССР, а в 1989 году — народной артистки СССР. В 2000 году она удостоена Государственной премии России. С 1967 года Э. Вирсаладзе преподает в Московской консерватории (с 1977 года — доцент, с 1993-го — профессор) и является профессором Высшей школы музыки в Мюнхене. 

В Википедии есть статьи о других людях с такой фамилией, см. Вирсаладзе.

Элисо́ Константи́новна Вирсала́дзе (груз. ელისო კონსტანტინეს ასული ვირსალაძე; род. 14 сентября 1942, Тбилиси) — советская грузинская и российская пианистка, музыкальный педагог.

Народная артистка СССР (1989). Лауреат Государственной премии Грузинской ССР им. Ш. Руставели (1983) и Государственной премии РФ (2000). Почётный члeн Российской академии художеств (2017).

Биография[править | править код]

Начальные годы[править | править код]

Родилась 14 сентября 1942 года в Тбилиси.

В 1950—1960 годах училась в Средней специальной музыкальной школе имени З. П. Палиашвили, в 1960—1966 — в Тбилисской консерватории у своей бабушки А. Д. Вирсаладзе, пианистки и педагога, профессора, народной артистки Грузинской ССР (1960)[1]. В 1966—1968 годах училась в аспирантуре Московской консерватории, где её педагогами были Г. Г. Нейгауз и Я. И. Зак.

С 1959 года — солистка Тбилисской, с 1977 — Московской филармонии.

Творческая деятельность[править | править код]

В репертуар пианистки входят сочинения западноевропейских композиторов XVIII—XIX веков (Моцарт, Л. ван Бетховен, Ф. Шуберт, Р. Шуман, Ф. Лист, Ф. Шопен), а также произведения П. И. Чайковского, С. С. Прокофьева и Д. Д. Шостаковича.

Выступала с Симфоническим оркестром Санкт-Петербургской филармонии и Лондонским филармоническим оркестром в Европе, США, Японии. Работала с такими дирижёрами, как Р. Б. Баршай, К. П. Кондрашин, Е. Ф. Светланов, Ю. Х. Темирканов, Р. Мути, К. Зандерлинг, В. Заваллиш и др. Выступала в камерных ансамблях с С. Т. Рихтером, Н. Г. Гутман, О. М. Каганом и другими выдающимися музыкантами.

Её мастерство высоко оценил С. Т. Рихтер, особенно выделяя её интерпретацию произведений Р. Шумана.

Осуществила многочисленные записи, изданные фирмами «Мелодия», «Русский диск», «Live classic» и др.

Начиная с 1975 года — члeн жюри многочисленных международных конкурсов, в их числе — имени П. И. Чайковского, имени королевы Елизаветы (Брюссель), имени Ф. Бузони (Больцано), имени Гезы Анды (Цюрих), имени Вианы да Мота (Лиссабон), имени А. Рубинштейна (Тель-Авив), имени Р. Шумана (Цвиккау) и др..

Педагогическая деятельность[править | править код]

С 1967 года преподает в Московской консерватории (с 1977 года — доцент, с 1993 — профессор). Профессор Высшей Школы Музыки в Мюнхене (1995—2011). С 2010 года — профессор Музыкальной школы Фьезоле (Scuola di Musica di Fiesole) под Флоренцией (Италия). Дает мастер-классы во многих странах мира.

Среди её учеников — лауреаты крупнейших международных конкурсов Б. Березовский, Е. Воскресенская, В. Броневецкий, Я. Кацнельсон, А. Володин, Д. Каприн, М. Коломийцева, А. Осминин, А. Хачатурян, С. Хегай, Л. Акопова, М. Нахапетов, Т. Черничка, О. Мачератини, Э. Миркасимова, Д. Клинтон, Д. Шишкин и другие.

Благотворительность[править | править код]

Элисо Вирсаладзе — члeн попечительского совета московского благотворительного фонда помощи хосписам «Вера»[2][3].

Награды и признание[править | править код]

• Лауреат VII Всемирного фестиваля молодежи и студентов в Вене (1959, 2 премия, серебряная медаль).
• Лауреат Всесоюзного конкурса музыкантов-исполнителей в Москве (1961, 3 премия).
• Лауреат II Международного конкурса имени Чайковского в Москве (1962, 3 премия, бронзовая медаль).
• Лауреат IV Международного конкурса имени Р. Шумана в Цвиккау (1966, 1 премия, золотая медаль).
• Народная артистка Грузинской ССР (1971).
• Народная артистка СССР (1989).
• Государственная премия Грузинской ССР им. Шота Руставели (1983)[1].
• Государственная премия Российской Федерации в области литературы и искусства (1999) — за концертные программы 1995—1999 годов.
• Премия Роберта Шумана (ГДР, 1976).
• Орден «За заслуги перед Отечеством» 4 степени (6.08.2007) — за большой вклад в развитие музыкального искусства и многолетнюю творческую деятельность[4].
• Орден Почёта (25.07.2013) — за большие заслуги в развитии отечественной культуры, телерадиовещания, печати и многолетнюю плодотворную деятельность[5].
• Президентский орден «Сияние» (Грузия, 2017) — за большой личный вклад, внесенный в развитие грузинского и мирового музыкального искусства и за заслуги перед Грузией, а также за плодотворную творческую, педагогическую и общественную деятельность[6].
• Благодарность Президента Российской Федерации (12.04.2002) — за большой вклад в развитие музыкального искусства[7].

Примечания[править | править код]

Ссылки[править | править код]

• Elisso Virsaladze (англ.)
• Elisso Virsaladze. Произведения на naxos.com (англ.)

Легендарная Элисо Вирсаладзе 30 лет не играла в Риге — а приехав наконец по приглашению своего ученика, латвийского пианиста и продюсера Артура Цингуева, дала в Большой гильдии волшебный, незабываемый концерт, двухдневный мастер-класс в Музыкальной академии — и интервью Rus.Lsm.lv.

ПЕРСОНА

Элисо Вирсаладзе (1942, Тбилиси) — пианистка, народная артистка СССР, профессор Московской государственной консерватории им. Чайковского. Училась в Тбилисской консерватории у своей бабушки А. Д. Вирсаладзе, в аспирантуре Московской консерватории, где её педагогами были Г. Г. Нейгауз и Я. И. Зак. В 17 лет стала солисткой Тбилисской филармонии, в 19 получила бронзу на II Международном конкурсе имени Чайковского в Москве, в 24 выиграла IV Международный конкурс имени Шумана в Цвиккау. Работала с такими дирижёрами, как Кирилл Кондрашин, Рудольф Баршай, Евгений Светланов, Юрий Темирканов, Риккардо Мути, Курт Зандерлинг, Курт Мазур, выступала в камерных ансамблях со Святославом Рихтером, Наталией Гутман, Олегом Каганом, Виктором Третьяковым. Среди её учеников — лауреаты крупнейших международных конкурсов Б. Березовский, А. Володин, Е. Воскресенская, Я. Кацнельсон, Д. Шишкин и многие, многие другие.

«Техника у ней совершенная и поражает. Она ставит масштабы пианистам», — писал Святослав Рихтер в своем дневнике про Элисо и «масштабы» явно относил не к технике, а к личности. Много ли на свете члeнов жюри, которые не подпишут итоговый протокол конкурса в знак протеста против решения, которое кажется им несправедливым? Много ли профессоров, готовящих для своих студентов обеды? Много ли востребованных исполнителей, чуть ли не с самолета несущихся в класс — преподавать? Много ли артистов, которым вручаешь сердце с первой ноты и даже вздохнуть боишься, чтобы ненароком какой нюанс не пропустить?..

Элисо Вирсаладзе — 77, но она и близко на свой возраст не похожа, ни за роялем, ни в жизни. Тем не менее — связывает собой эпохи, как нитью: бабушка ее, Анастасия Давидовна, вступительные экзамены в Санкт-Петербургскую консерваторию сдавала двум великим, Римскому-Корсакову и Глазунову (поставили 5 с плюсом), сама Элисо Константиновна не только у бабушки в Тбилисской консерватории училась, но и у Генриха Нейгауза уроки брала, аспирантуру в Москве у Якова Зака оканчивала… В 1959 стала лауреатом своего первого международного состязания — в Вене. В 2022-м привела к лауреатству на Конкурсе имени Чайковского в Москве своего студента Дмитрия Шишкина. И это лишь две точки в ее пути — который не только длиной поражает, но и красотой.

— Всегда хотела спросить: Симон Вирсаладзе вам родственник?

— Дядя мой.

— Каково это — быть родом из знаменитой семьи? Ответственность никогда на плечи не наваливалась, не зашкаливала?

— Я никогда не считала свою семью знаменитой. Это я вам говорю с полной ответственностью. Разве что квартира у нас была на территории больницы, где когда-то мой дедушка был главным врачом. И мебель была очень красивая, да, но такая потрепанная и старая, что, когда я садилась в кресло, все пружины в меня вонзались…

Я знала, что часть этой квартиры была, так сказать, отобрана после того, как моего дядю Давида забрали без права переписки в 38-м году. Бабушка до конца своих дней верила, что он жив, хотя, конечно, его через два месяца после ареста расстреляли. Родители очень старались мне внушить лояльность ко всему, что меня окружало, но я с детства понимала, что было что-то ужасное.

Я знала, что другой мой дядя, Симон, — очень хороший художник, что он и в Ленинграде был главным сценографом в Кировском театре, и потом уже в Москве с Юрием Григоровичем все постановки в Большом делал… Знала, что моя бабушка — профессор консерватории… Но она была очень скромна. Никогда ничего из себя не строила.

— Вас бабушка учила. А вы бы взялись учить совсем-совсем родных и близких?

— Нет. Я, например, дочку не учила сама, хотя она была очень одарена. Есть вещи, которые я считаю очень рискованными. (Смеется.) И бабушка не хотела меня учить очень долго. Пока не увидела, что я без этого не могу. Я все время играла, по двенадцать часов за инструментом сидела. Это для меня было такое времяпрепровождение хорошее, в удовольствие и радость.

Думаю, бабушка была очень мудрая женщина. Понимала, что чем больше она будет говорить, что мне надо делать, тем меньше я буду это делать. Так что она вообще меня не заставляла. Очень хорошо помню экзамены в начальных классах: за гаммы у меня было «четыре».

Я ненавидела эти гаммы, октавы, терции, ceкcты, децимы, арпеджио, не хотела над техникой работать.

Справедливо мне четверки ставили. Причем ставили ученицы моей бабушки, которые преподавали в школе. И бабушка никогда не сопротивлялась. Но однажды сказала: представь, у тебя есть что-то драгоценное, золото какое-то. (Я, правда, украшения не любила и до сих пор не люблю.) Ты идешь по мосту и все самое дорогое, что у тебя есть, бросаешь в воду. Понимаешь? Вот так, если не будешь заниматься, все упустишь.

— Вы начали преподавать в Московской консерватории в 1968 году…

— Даже в 67-м.

— … юная и совершенно прекрасная. В вас же студенты влюблялись, наверное, направо и налево. Это не мешало педагогическому процессу — ваша молодость и красота?

— Нет! Ну что вы. Я даже не думала об этом.

Я считала себя уpoдиной и никогда в жизни не представляла, что в меня может кто-то влюбиться.

Так что ерунда полная. Я просто была аспиранткой, и когда Яков Израилевич Зак, мой профессор, сказал, что я должна согласиться на то, чтобы начать преподавать, это было очень лестно. Московская консерватория тогда была — ну я не знаю… Да, Нейгауза уже не было в живых, Александр Борисович Гольденвейзер тоже скончался, и Фейнберг, но было следующее поколение — Оборин, Мильштейн, Флиер и так далее…

— Тоже ничего себе.

— Да-да, вот именно. И вторая причина была еще в том, что в то время нельзя было находиться в другом городе, если у тебя нету постоянной прописки, а тут маячила прописка. Возвращаться в Тбилиси я, конечно, не хотела.

— Почему?

— Маленький город. Все друг друга знают, безумное количество каких-то сплетен… Если ты молод и у тебя максималистские взгляды — очень трудно жить. Это ложное, возможно, чувство, потом уже по-другому это видишь, но в начале — нет, и такое чувство — оно у меня было: что надо уехать туда, где на тебя никто не смотрит. Как ни странно, ты гораздо менее одинок в огромном чужом городе, чем там, где ты окружен знакомыми.

— Женщинам-музыкантам сложно было в те годы строить карьеру? Вы никогда не чувствовали эдакого снисходительного отношения — мол, пусть пока побалуется, а потом замуж, к плите?

— Нет, ни разу. Я об этом даже не задумывалась, честно говоря. Вообще считалось, что смешно это — делить на мужское и женское начала в жизни. Как шахматист и шахматистка. В шахматах я, допустим, понимаю. В музыке… Кстати, да. Например, я не люблю женщин-дирижеров. Вот сейчас я пришла к этой мысли. Это очень субъективно и, наверное, безумно несправедливо. Но это так. Ну не люблю, что делать.

— Для вас важно, как вы выглядите на сцене? Чисто по-женски?

— Ну конечно, нет. Я терпеть не могу думать о том, что надеть. Я, слава Богу, нашла выход. Я даю то, что люблю, портнихе, и она мне делает точно такое без всяких примерок. Это очень удобно!

— Но хотя бы в молодости вас заботило, в каком платье вы к инструменту на публике выходите?

— Даже в молодости! Нет — абсолютно! Единственная забота была, когда меня поставили на высокие каблуки: не упасть!

— Кто это вас поставил на каблуки?!

— В 1959 году, когда я в первый раз выступала в Вене на конкурсе, нам всем комсомол сшил бесплатно платья и дал путевку в магазин — по-моему, свадебный, для молодоженов, — где мы могли выбрать себе туфли. У Наташи Гутман было гoлyбое платье, у меня — белое, в котором я, кстати, играла через несколько лет на Конкурсе Чайковского. Венское платье, как я говорила.

— И как играется на каблуках?

— У меня сейчас нет, конечно, бешеных таких, высоченных… Ну — нормально, нормально. Уже привыкла.

— Возраст, накопленный опыт — это для исполнителя ценный багаж или тяжкий груз, который хочется порой бросить, да не получается?

— Я на своем примере только могу сказать. Я очень люблю рояль. Это инструмент, благодаря которому я могу воплощать все то, что было написано многие века тому назад. Он имеет невероятные возможности, неисчерпаемые. Скрипка, виолончель — это все-таки другое. А рояль как оркестр. И, исходя из этого, невозможно сказать: ах, ну хватит. Ты каждый раз что-то новое открываешь в том же Шумане, в том же Шопене, в том же Прокофьеве и так далее. И каждый раз находишься в плену этого волшебства — именно рояльного. Это процесс, который нельзя остановить.

— Концертирующему пианисту снятся повторяющиеся кошмары? Смазал пассаж, вышел на сцену гoлый, текст забыл?

— Конечно! Хотя нет. Не столько снится, сколько наоборот: когда я просыпаюсь, у меня страх — куда я опоздала?! На какую репетицию, на какой концерт?! Куда я должна была прийти и не пришла?! Какой сегодня день вообще? Консерватория? Занятия?.. А, слава Богу, нет, все нормально. Вот это бывает. (Смеется.)

Кстати, был совершенно гениальный кошмарный сон однажды. Что я должна дирижировать всеми девятью симфониями Бетховена.

И у моей большой подруги, очень дорогой мне Натальи Гутман, — у нее был такой же точно сон. Что она должна петь в опере и Клаудио Аббадо ее уже ждет на репетиции. «А я стою, говорит, у зеркала, и пою почему-то — «Меня зовут Мими». Я, говорит, была в таком ужасе! Потом, говорит, проснулась и стала думать: почему именно петь?» А я — почему именно дирижировать?..

— Вот вы дружите с Гутман — она виолончелистка. А дружба между пианистами — естественное явление или, скорее, исключение из правил?

— А какая разница? Просто

разные пианисты бывают. Я с некоторыми не стала бы дружить, даже если бы они были, допустим, физиками.

Дружба — отклик душевный в другом человеке. Это редкость огромная, мне сильно повезло, что мы с Наташей с 16 лет дружны, я страшно судьбе за нее благодарна. Это и чисто профессионально для меня было колоссальным счастьем. Я не встречала ни одного такого музыканта на своем веку — она как будто вырастала из виолончели. И наоборот — врастала в нее. Такого слияния с инструментом я ни у кого не видела. Ни у Ростроповича, ни у других больших виолончелистов. Это было что-то феноменальное.

— «Сколько бы мы ни играли, быть довольным сыгранным невозможно», — сказали вы в одном интервью. А быть довольным собой? Так, что на крыльях со сцены унестись? Бывало?

— Бывало, конечно. Просто очень редко. И слава Богу! Представляете, если это было бы все время? Это невозможно. Знаете, я обожаю Театр Виктюка. Из-за того, что он находится рядом с моим домом, я туда хожу, как только время позволяет. Пешком. Я его открыла для себя очень поздно, этот театр, спектакль «Служанки», который был поставлен еще в 80-е годы, впервые увидела совсем недавно. И я удивляюсь: как актеры, которые уже миллион раз играли одно и то же, играют будто в первый раз?!

— Вероятно, примерно так же, как и вы.

— Кстати, если бы этого мне не было дано, — свежести восприятия музыки, — я не играла бы больше.

— Какой момент концерта для вас — самый важный, самый любимый? Тишина перед? Стоячие овации после? Установление контакта с залом? Игра как таковая?

— Все-таки самое важное — играбельность. Вот это вот очень неправильное слово. Когда тебе играется, и ты не знаешь, почему, и не находишь этому объяснения. Иногда ведь играть приходится через силу, заставлять себя. Особенно после больших перелетов, когда надо каким-то образом адаптироваться к смене часовых поясов и на следующий день уже давать концерт или репетировать. Но тут психологический настрой колоссальное имеет значение.

Я все время вспоминаю случай с нашим совершенно гениальным штангистом, которого я обожала, — Юрием Власовым. Он побеждал всех и всегда. И у него был соперник, тоже из Советского Союза, который ему сказал перед последним броском к золотой олимпийской медали в Токио, что все, я на этом заканчиваю, килограммы не прибавляю. И я, говорит Власов, успокоился. И это был единственный раз, когда он проиграл. Даже спортсменам — да что там, именно спортсменам, конечно, — нужна психологическая подготовка. Сейчас я уже менее увлекаюсь, а было время, когда я ни одного матча по большому теннису не пропускала — трaнcляции, естественно. У меня были любимчики и так далее. И вот я, наблюдая за решающими матчами, понимала, насколько сильно это давление — что ты должен победить. Это невероятный груз.

Вроде бы все идет замечательно, но в какой-то момент что-то соскакивает, и ты проигрываешь. И в музыке такое бывает.

Концентрация — ее тоже нужно наpaбатывать.

— Кстати, о спорте. На некоторых международных соревнованиях конники выступают на лошадях, которые им выпадают по жребию. Мне кажется, это напоминает ситуацию с пианистами, которые никогда не знают, какой инструмент им достанется на концерте.

— К этому привыкаешь.

Советское время нас так закалило! Потому что попадались не только рояли, но и пианино.

И мне предлагал некий художественный руководитель филармонии — не буду рассказывать, какой это был город украинский: а хотите, если вам не нравится инструмент, мы вам поставим галочку? Что вы будто бы сыграли? Ну и все, перечислю я этому вашему Росконцерту или Москонцерту, что надо. Я говорю — вы понимаете, я специально организовала себе эту поездку, потому что мне нужно обкатать программу. Так что мне все равно, пианино или рояль — буду играть. Он был очень раздосадован этим обстоятельством.

— Музыкант может пройти свой путь без потерь?

Без потерь, я думаю, не только в музыке — нигде невозможно. Без потерь, без депрессий, без каких-то жизненных обстоятельств, которые не позволяют тебе быть уравновешенной и внутренне собранной, как обычно. И если у кого-то дорога все время зеленая — значит, он, мягко выражаясь, очень глуп. Но, кстати, что мне очень помогло преодолевать тяжелые моменты, так это преподавание. Когда ты сам с собой находишься и сам за себя отвечаешь — одно дело. Но когда ты за других должен быть ответственным, это не позволяет расслаблляться.

—  «Я больна преподаванием, для меня это важно — потратить время на молодежь, научить их, открыть им что-то». А есть что-то, чему вы учитесь у своих студентов, что вы у них берете?     

— Я всегда что-то беру. Постоянно. И от каждого разное. Это естественно. Просто самое главное — любить преподавать. То, что я очень редко вижу в жизни. В последнее время стали очень многие именитые музыканты, особенно на Западе (потому что в России — что там вообще платят педагогам, ерунду, пpaктически вы преподаете бесплатно), соглашаться на профессуру только потому, что имеют от этого стабильный заработок. Концерты ведь могут быть, а могут и не быть. И это превращается в дежурное блюдо — преподавание. То есть формальность стопроцентная. Вот этого я не принимаю вообще в людях, потому что это нечестно. И когда возвращаюсь откуда-то, на следующий же день иду в консерваторию преподавать, несмотря на то что моя дочка всегда очень за меня волнуется. Студенты же не виноваты в том, что я гастролирую. Они ждут уроков.

— Вы можете назвать себя бескомпромиссным человеком?

— К сожалению, да. (Смеется.) Я была бы счастлива быть другой. Но не дано, что делать. Такой уж меня мама и папа, бабушки и дедушки породили. И мало того, что с компромиссами у меня большой спор, я еще и не дипломатична. Это тоже очень плохо.

— Что вас больше всего раздражает и расстраивает в современном мире?

— То, что сделалось с Москвой сейчас! Сужение улиц, невероятно широкие пешеходные тротуары. Я с этим сталкиваюсь ежедневно. Приезжаю в консерваторию на такси — а мне говорят, высаживайтесь быстрей, здесь нельзя стоять, штраф 3 000 рублей. И это во всем городе так!

— А что радует?

— То, что я по-прежнему нахожу в себе большую любовь к музыке.

У меня такие же мурашки по коже, как в 11 лет,

когда я в первый раз играла с оркестром Третий концерт Бетховена. Представляете, до сих не привыкла… А еще радует, что и сегодня есть талантливые молодые люди, и им просто нужно немножко помочь.

— Что бы сказали себе 16-летней?

— Будь терпеливой.

Терпение — часть нашей профессии.

Eliso Virsaladze

Foto: Preses foto